В воздухе - испытатели - Николай Бондаренко

Кузнецов отдает штурвал от себя уже полностью, но результата никакого: ракетоносец валится в правый штопор. Кузецов тут же включает форсаж, и чтобы не разрушились на огромной скорости закрылки, убирает их.

Итак, начался штопор, В истории авиации еще никто не штопорил на такой многотонной громадине и, пожалуй, никто на все сто процентов правильно не сказал бы перед полетом, как она будет штопорить и как ее выводить из штопора.

Ракетоносец энергично, с большим наклоном фюзеляжа к линии горизонта вращается вправо. Кузнецов отклоняет до отказа левую педаль, и ракетоносец прекращает вращение. Но он совершенно не слушается штурвала, сильно дрожит и вдруг круто уходит вверх.

За один виток потеря высоты была такой большой, что Кузнецов, подумав: "Будет ли еще такое выгодное положение для катапультирования?", приказывает Новикову покинуть машину.

Оставив включенными все самописцы, Новиков катапультируется.

В разгерметизированную кабину врывается морозный воздух. Кузнецов продолжает действовать, чтобы спасти машину.

Вот самолет уже в верхней точке набора высоты, он дрожит и теряет скорость. Кузнецов тут же дает левую ногу - и ракетоносец валится в левый штопор. "Полвитка, виток... - считает Виктор Игнатьевич. - Ага штопор установился..." - и он дает до отказа на вывод правую ногу.

После прекращения вращения летчик дает обороты двигателям и посылает вперед штурвал. Ракетоносец круто пикирует. "Дать набрать скорость! Дать набрать скорость!.." - стучит в голове Кузнецова, и он двумя руками держит штурвал в крайнем переднем положении.

Скорость нарастает и нарастает. Но высота стремительно уменьшается. Уже совсем недалеко до земли.

Кузнецов пробует осторожно тянуть на себя штурвал, чтобы определить, слушается ли его машина, можно ли выводить ее из пикирования, и облегченно вздыхает - ракетоносец подчиняется движению штурвала. Виктор Игнатьевич тянет его на себя сильнее и выводит самолет из штопора. Затем он смотрит на высотомер и качает головой - земля совсем близко.

Передав руководителю полетами о катапультировании Новикова, Кузнецов направляет ракетоносец к своему аэродрому. Но что это? Стекла кабины вдруг начинают покрываться влагой, которая через несколько секунд превращается в лед, скрывая от глаз Виктора Игнатьевича все, что ему нужно видеть за бортом самолета.

Кузнецов, раздирая до крови пальцы, старается соскоблить ледяную корку со стекла кабины, но у него ничего из этого не получается. Тогда он открывает маленькую форточку в левом боковом окне и, глядя в нее, а также на приборы, пилотирует машину.

Топливо уже на исходе, и Кузнецов передает на СКП:

- "Кондор-один", я - "Шестьсот пятьдесят третий". Заведите меня на посадку. Заледенели стекла, ничего не вижу...

- Спокойно, "Шестьсот пятьдесят третий". Сейчас заведем! - слышит в ответ.

Вслед за этим Кузнецову передается несколько команд. Он их выполняет.

- "Шестьсот пятьдесят третий", идете в направлении взлетно-посадочной полосы! - раздается вскоре в наушниках Кузнецова голос руководителя полетами.

- Понял вас, "Кондор-один", - отвечает Виктор Игнатьевич и выпускает закрылки.

А потом он смотрит под девяносто градусов влево, в маленькую форточку, снижается к земле, подходит к бетонированной полосе по знакомым ориентирам и с выработанным десятилетиями чутьем приземляет ракетоносец.

Да, посадка не закончилась бы нормально, не будь за плечами Виктора Игнатьевича Кузнецова огромного опыта в полетах в сложных метеоусловиях днем и ночью. Да и вообще посадки могло не быть, если бы Виктор Игнатьевич Кузнецов не совершил и в этом полете героического подвига. Подвига в мирное время. Подвига во имя безопасности нашей Родины.

* * *

Я рассказал лишь о некоторых замечательных испытателях, передавших в свое время эстафету испытаний другим - не менее пытливым и мужественным, чем они. Придет время, и эти другие также передадут эстафету испытаний молодым, влюбленным в небо авиаторам, которые добьются еще больших успехов в покорении пятого океана.

И так будет всегда, пока летают самолеты.